 У нас, в общем-то, и искать ничего не нужно. Портреты тех, кто однажды, в далёких сороковых прошлого века, ушёл на фронт и не вернулся, занимают на нашей жилплощади своё законное место – они всегда на виду. Красивые мужчины: один постарше, в костюме и галстуке, другой моложе, в военной форме, - строго смотрят с пожелтевших от времени рисунков на твёрдом картоне. Сходство дочери с этими мужчинами заметно невооружённым глазом: овал лица, разрез глаз, потомственный вихор, не позволяющий никому из нашей семьи носить короткие чёлки…
Вот они, портреты. Но я отчего-то продолжаю копаться в потемневших и порыжевших снимках. Мне хочется показать дочери и другие фотографии – пусть знает, как выглядели люди, определившие её появление на свет, до войны, во время войны.
Узенькая маленькая фотокарточка: думаю, что это двадцатые годы. На ней один из тех мужчин, что привычно смотрит на нас с портрета. Фотограф запечатлел его в другую эпоху, после другой войны, с которой он вернулся. Дед мой Григорий Афанасьевич в годы Гражданской сражался в будёновских войсках. Форма кавалериста, военная выправка. Жаль, фото уже настолько потемнело, что черты лица плохо различимы. Но всё равно узнаваемы – во многих моих родственниках.
Вот он вместе с бабушкой – супруги серьёзно и чинно смотрят в объектив. Дед всё в том же галстуке, бабушка в нарядной белой блузке. Конец тридцатых годов, я полагаю. А тут старательно позируют перед камерой четыре юные дамы. Одна из них, самая старшая, моя мама. Рядом с ней забавные девчонки – мои тётушки. Одна сейчас живёт в Москве, другая в Минске, третья жила на Украине – её уже нет. Фотография сделана перед самой войной. В тот момент, когда всё в семье ещё хорошо, когда все здоровы и – главное – живы, когда мама с папой работают и только что поступил на работу в Зауральскую геологоразведочную экспедицию их старший брат.
Деда призвали на фронт в сорок втором. Он служил сапёром в 69-й армии Воронежского фронта. Было ему чуть за сорок, и, наверное, в соответствии со своим зрелым возрастом он воинский долг рассматривал, как тяжёлый, но необходимый труд: «Всё время в дороге. 5 дней работал, а сейчас опять едем ближе, южнее, к Москве…»
В августе сорок третьего Воронежский фронт принимал участие в освобождении Харькова. Удивительно, что Харьков так и не стал городом-героем. Четырежды за него сражались бойцы Красной Армии, и трижды с начала войны город оказывался под немцами. Сначала городом легко овладела шестая армия под командованием фельдмаршала Рейхенау – было это 24 октября 1941 года. В январе-мае 1942 года была предпринята попытка контрнаступления. Шестой армией вермахта к тому времени уже командовал небезызвестный нам фельдмаршал Ф. Паулюс. Тогда операция Красной Армии закончилась катастрофой: значительные её силы попали в окружение и плен. В феврале 1943 года, уже после Сталинградской битвы, Харьков освободили войска Воронежского фронта под командованием генерала Ф.И. Голикова. Но контрнаступление немцев – и город опять был сдан, на этот раз двум дивизиям СС. И только в августе 1943 года он был освобождён окончательно. Скорее всего, именно в этом августовском наступлении и погиб Григорий Афанасьевич Кожевин. Вернее (так было написано в извещении), пропал без вести. Пропал, как огромное количество рядовых великой войны, сгинул в одном из самых страшных её сражений. Общеизвестный факт: в четырёх битвах за Харьков СССР и Германия потеряли больше людей, чем где-либо ещё в истории Второй мировой, включая Сталинград. После освобождения Харьков лежал в руинах. Дочь моя в реферате приводит слова Алексея Толстого: «Я видел Харьков. Таким был, наверное, Рим, когда в пятом веке через него прокатились орды германских варваров. Огромное кладбище…» Думаю, где-то на этом «кладбище» покоится и мой дед – сапёр в Великую Отечественную, будёновец в Гражданскую и обычный торговый работник в мирное время.
Я натыкаюсь на небольшой прямоугольный снимок. Вернее, сначала вижу глаза. Усталые глаза мальчишки в зимней форменной шапке. Ни тени улыбки на лице. И взгляд такой – то ли внутрь себя обращён, то ли в какое-то далёкое будущее. Немножко не по себе от этого взгляда. На фотографии мой дядя Василий Григорьевич, которого я никогда не видела, потому что родилась через восемнадцать лет после битвы под Брно. Но это – не парадное фото, где он светел, спокоен и уверен в себе. Парадное – это как раз портрет, всю мою жизнь наблюдающий за мной со стены. А тут – фотография-весточка, сделанная, я думаю, в знаменитом Урюпинском училище, которое всю войну поставляло в армию командирские кадры. Эту карточку вместе с красноармейской книжкой и письмом бабушке прислал сослуживец Василия Кожевина – из-под того самого треклятого Брно.
На фронт мой дядя попал случайно. Ему, буровому мастеру, дали броню: такие, как он, нужны были тылу. А уж как необходим он был своей семье, где, кроме день и ночь работающей матери, были ещё бабушка и четыре сестрички – мал-мала-меньше. Как бы он мог поддержать их здесь во время войны, как мог изменить их послевоенную жизнь…
Я пытаюсь представить, как жила бы моя семья, если бы вот этот парень с ясными серыми глазами не пошёл на фронт, остался дома. Представляется с трудом. Сытнее, может быть, - всё же рабочая пайка была больше, да и домашнее хозяйство, позволяющее прокормиться, вести было бы проще. Мама моя до сих пор во время прогулок некоторые растения – обычные сорняки, на первый взгляд, - характеризует с гастрономической позиции: вот тут съедобны вершки, тут корешки, вот эти стебельки и листья кислые, вот у этой травки луковица сладкая… Они с сёстрами наелись во время войны всякой зелени досыта. Особенно тяжело было маленьким – тут на сознательность не надавишь, не докажешь, что бойцы на фронте больше кушать хотят, чем четырёх-пяти-шестилетние девочки. Может, оттого однажды одна из маминых сестрёнок вместе с подружкой наглотались извёстки – чтобы хоть чем-то притупить чувство голода. Сестру спасли, подружку её – нет. Вот такая, совсем не героическая военная история.
Бабушке, конечно, будь рядом надёжное мужское плечо, легче было бы поднимать дочерей, ставить их на ноги. В самом конце войны, когда в нашем городе начали появляться пленные, некоторых – не немцев и не японцев – определили на постой в те семьи, где не было кормильцев: чтобы хоть как-то помочь по хозяйству, сделать тяжёлую мужскую работу. Так в доме моей бабушки Ульяны Михайловны появился серб. Мама не помнит, как его звали. Говорит, что серб, несмотря на то, что очень тосковал по дому, работал исправно, с искренним желанием хоть как-то облегчить невозможную ношу овдовевшей женщины. И потом, когда вернулся на родину, не забыл о многодетной уральской семье. Через несколько месяцев после его освобождения бабушка получила посылку с тем, чего в стране победителей точно не хватало, - с продуктами.
Знаете, о чём я думаю в преддверии каждого очередного Победного юбилея? Да, мы – страна, государство, чиновники, обычные люди – недостаточно, наверное, заботились о ветеранах Великой Отечественной войны. Наверное, не все слова им сказали, не все льготы и пенсии вручили, не все ковры, автомобили и квартиры подарили. Это нужно было сделать, и давно. Но вот этим женщинам – таким, как моя бабушка Ульяна Михайловна Кожевина, - разве не стоило точно так же поклониться в пояс? Они все военные годы пахали (и в прямом, и в переносном смысле), как проклятые, – за себя, за мужей, за сыновей. И вот он наконец наступил, светлый праздник Победы, который всем миром приближали, как могли. Вернулись фронтовики, и началась новая, послевоенная жизнь. Семьям, в которые вернулись мужчины, стало ощутимо легче. Вдовам и детям тех, кто не вернулся, было по-прежнему тяжело. Может быть, именно им, вот этим женщинам, в память об их погибших мужьях и сыновьях и надо было в первую очередь давать льготы, выделять квартиры, помогать как-то материально? Чтобы заполнить хоть каким-то человеческим теплом ту душевную пустоту, которая образовалась после гибели близких людей. А фронтовикам – да простят они меня и поймут – уже во вторую очередь? Они, кстати, тогда, после войны, ничего и не просили от государства. Вернулись живыми – что ещё надо? Такое счастье…
И, если уж так честно сказать, сегодняшняя шумиха вокруг «президентских» квартир ветеранам и те неловкие телодвижения, которые вынуждены делать чиновники по указке сверху, приносят немного радости. Потому что все пожилые люди должны жить в нормальных условиях – и ветераны, и труженики тыла, и вдовы погибших, и их дети. Все, понимаете?
Возможно, я думаю так оттого, что в нашей семье в послевоенные годы не было мужчин. Один лёг в 1943 году в украинскую землю, другой в 1945 – в землю Чехословакии.
Дядю Васю забрали в сорок четвёртом. Ну надо же было в Серове, где находился на учёбе, выйти в город без документов! Его забрал патруль, доставил в военкомат. И всё. Дальше бабушка получала письма сначала из Свердловска, потом из Урюпинска, а затем, уже в 1945 году, - из Венгрии. Двадцатилетний парень стал командиром пульвзвода. Он успел поучаствовать в боях за Будапешт – бои были кровопролитные. Началась Будапештская операция в октябре 1944, закончилась в феврале 1945 года.
Я разглядываю в Интернете виды сегодняшнего Будапешта. Любуюсь. Город-красавец, с удивительной, самобытной архитектурой, ничем не напоминающий другие европейские города. Старинные дома похожи на игрушки. Чистые, широкие улицы, уютные площади. Мой дядя когда-то увидел Будапешт совсем иным – уставшим от бесконечных боёв, израненным, почерневшим от копоти. «Венгрия – страна богатая, но немцы её изрядно пообъели, пограбили так, что пока, особенно в Будапеште, живут плохо…» Это строки из последнего письма, написанного Василием Кожевиным 7 апреля 1945 года. За месяц до Победы он жив, здоров, говорит, что даже сыт, обещает семье выслать деньги сразу за два месяца, рассказывает, что уже подружился со старичками взвода… В Будапеште его часть стоит «на переформировке». И впереди у неё – битва за Брно.
О том, что было дальше, я знаю только из документальных фильмов и газетных публикаций. Одна вырезка – «Битва за Брно» – бережно хранится в маленькой коробочке вместе с фронтовыми письмами. Битва началась 23 апреля 1945 года. Город так же, как Харьков, переходил из рук в руки. Гитлеровцы сдаваться не собирались, наши столь же ожесточённо наступали – победа под Брно открывала советским войскам путь в центральные районы Чехословакии. 25 апреля советские войска блокировали город. В ночь на 26 апреля состоялось решающее сражение. В штурме принял участие и Василий Григорьевич Кожевин.
9 Мая 1945 года моя семья отмечала, как все. День был хоть и пасмурный, но очень тёплый. Все поздравляли друг друга. И, разумеется, строили планы на будущее: «Вот вернётся Вася…»
Вася не вернулся. Через несколько дней после Победы пришло письмо от его друга и сослуживца:
«Привет с фронта из Чехословакии.
Здравствуйте, мать Ульяна Михайловна. Вас удивит этот незнакомый почерк. Вам пишет сослуживец вашего сына Василия Григорьевича Кожевина, который служил в нашей части и участвовал в боях. Ваш сын – один из храбрых воинов, за что он представлен к правительственной награде. Он не считался с трудностями, а сражался и участвовал в жизни дивизии и в комсомольской работе. Как комсомолец, он работал комсоргом роты. В трудных боях с врагом за город Брно Ваш сын был тяжело ранен в голову. Мы его отправили в санбат. О состоянии его сообщит госпиталь…»
И всё. Больше никаких известий с той войны семья Кожевиных не получала.
…Я просыпаюсь рано утром. В доме пахнет пирогами, за окошком – бравурная музыка. Сегодня самый грустный праздник в нашей семье – День Победы. Победители опять наденут медали и пойдут в город – отмечать очередную дату. Вечером, конечно же, напьются, будут прямо на улице петь военные песни. А бабушка накормит всех нас шаньгами, выпьет стопочку настойки с братом, который был ещё и другом её мужа, тоже был на фронте и вернулся. А потом уйдёт в другую комнату и потихоньку от меня и мамы будет плакать, нежно разглаживая узловатыми пальцами старые письма и фотографии.
Она почти на сорок лет пережила своих любимых мужчин. У неё были дочери, которые её любили, зятья, которые тоже к ней очень хорошо относились, внуки – самого старшего мальчика назвали Васей, и она его выделяла из всех. Думаете, это помогло справиться с той раной, которую нанесла ей война, хоть как-то облегчило её утрату? Разве что самую малость. Она до конца жизни надеялась, что ну хотя бы сын её остался жив, что из-за ранения в голову он просто потерял память, что он отыщется, вернётся. И она его искала, вместе с мамой они написали огромное количество писем в самые разные инстанции, но ответа – ни положительного, ни отрицательного – так и не получили. Мальчишка с ясными глазами остался на войне.
Я показываю фотографии дочери, рассказываю, объясняю. И постепенно ура-патриотическая акция превращается во что-то совсем иное – ясное, осмысленное, имеющее значение. И я уже благодарна учительнице, заставившей своих учеников поговорить с родителями о самом главном.
… Дочь внимательно всматривается в старую фотографию. Мальчишка в армейской шапке-ушанке так похож на неё… Ирина КОЖЕВИНА
|